Сохранение

Глава 1

Последнее, что помню, – в машину врезался грузовик.  Многотонная машина появилась словно из ниоткуда. Я понимал, что не переживу лобовое столкновение, но испытал лишь удивление.

Странно, мне бы сейчас горевать и трястись от страха, но ничего подобного и в помине нет. Наверное, это равнодушие. Я же мёртв, так чего переживать? Эх, хотел худеть со следующей недели. Черт, пытаюсь шутить, но без толку. Жуткое равнодушие. Совсем на меня не похоже.

Стоп, а как же семья, работа, творчество в конце концов? Там у меня осталась молодая жена, хлопоты по дому, основная работа, на доход от которой все мы и жили. Маленькая дочь! Господи, я роман не закончил! По обыкновению, ищу отзвуки внутри, обычно в такие моменты замирает дыхание и образуется вакуум в груди.

Ничего.

Жена с дочкой готовилась к празднику: старалась у плиты, наряжала нашу скромную квартиру. Сегодня мы должны были праздновать годовщину свадьбы. Жаль, что я…

Неужели вот так? Я умер так и не успев домой к ужину на собственную годовщину, не успев поцеловать перед сном дочь? Получается, я больше никогда её не увижу? Ни в выпускном платье, ни в свадебном? Я никогда не возьму на руки внуков?

Я себя не узнаю: мне бы сейчас впасть в депрессию или орать в бессильной злобе, но нет. Наверное, так работает христианская любовь и сила прощения. Господи, неужели я всю жизнь был неправ, отрицая тебя? Прости, если сможешь. В свою защиту должен сказать, что ты реально не следишь за земными делами! О тебе здесь давно позабыли. Люди молятся деньгам и поклоняются богатым. Знаешь, было бы неплохо напомнить о себе. Потопом или ещё как. Не мне тебя учить, Господи, людей наказывать.

Видимо, я и вправду заблуждался. Только посмотрите – я в… чистилище? Похоже, жизнь после смерти существует. Иначе как ещё можно объяснить всё это? «Я мыслю, следовательно, существую!» – слова Декарта обрели для меня новый смысл. Если я помню кто я и могу анализировать произошедшее – значит я жив. Жив после физической кончины. Получается, я на пути в мир иной?

Темнота. В фильмах чистилище представлено иначе. Почему-то его принято показывать светлым. Наверное, из-за названия. Если «чистилище», то оно обязательно должно быть чистым? А если чистое, тогда точно белое. По-моему, все как раз должно быть вот так – тьма и одиночество. Лучшее сочетание, внушающее страх. Только ужас может заставить человека признать грехи. Однако я не боюсь и не желаю каяться. И дело не в том, что я праведно жил. Отнюдь! Просто мне всё равно.

– Александр, добрый день!

– Господи, это ты?

Я инстинктивно попытался оглядеться и только сейчас осознал, что не имею тела. Ни рук, ни ног, ни шеи, которой только что хотел повернуть несуществующую голову.

Голос хохотнул.

– Пора бы уже привыкнуть к этому. Нет, это не Господь. Меня зовут Виктор Ломакин, и я ведущий инженер проекта «Сохранение».

За мгновение перед моими несуществующими глазами пронеслись картинки воспоминаний, связанных с этим словом.

Вера, моя супруга, в прошлую годовщину приобрела сертификат «Сохранения». «Я хочу подарить нам вечность, – заявила она, а затем озорно подмигнула и добавила. – Тем более подписка за полцены!» Держась за руки, мы вошли в офис. Нам имплантировали под кожу головы устройства, считывающие мозговую активность в реальном времени. Они создают образ сознания, и секунда в секунду передают данные на сервера, где и хранятся копии нашего разума. Вот почему я помню всё, вплоть до последнего мгновения.

– Это проект, который оцифровывает людей, так?

– Создает резервные копии личности, если быть точным.

– Я же должен был это помнить, а не молить Господа о прощении. Как я мог забыть?

– Особенность человеческого мозга – он ничего не забывает. На начальном этапе воспоминания блокируются системой, чтобы клиент лучше адаптировался к условиям симуляции. Как вы себя чувствуете?

– Мыслю предельно ясно, а вот с чувствами беда. Сплошная апатия.

– Это издержки перевода в «цифру». Мы работаем над проблемой, и в скором времени всё поправим.

– Понятно. И что теперь?

– Теперь мы проведём несколько тестов и при условии, что всё хорошо, перейдём в трёхмерную симуляцию.

– Жду не дождусь.

***

В лаборатории проекта «Сохранение» перед пультом управления, собрались двое. Один – невысокого роста полноватый мужчина в очках и белом халате, второй – высокий, худощавый, в дорогом костюме.

– Угораздило же на писателя нарваться! Это не логи, а «Война и мир» в четырёх томах. Отдел аналитики с ума сойдёт.

– Я кое-что изменил, – человек в халате словно оправдывался. – Теперь у клиента будет желание вести дневник. Так я оптимизировал процесс логирования и разгрузил ресурсы машины.

– Гениально, – мужчина в костюме перевёл взгляд с монитора на собеседника. – Слушай, Вить, мы же теперь можем приступить к следующей фазе, правильно?

– Конечно. Первоначальные тесты пройдены, а этот образец куда более стабильный, нежели прошлые. Его можно использовать как стандарт.

– Отлично! Значит, остальных на паузу, а на этом обкатай систему и выяви баги, о которых ты говорил.

– Хорошо.

Мужчина в костюме радостно улыбнулся, откинулся на спинку кресла и принялся мечтать вслух:

– Останется только предъявить миру новый, не побоюсь этого слова, революционный продукт. Эх, Витька, сегодня начинается новый виток человеческой эволюции! Записи воспоминаний — прошлый век. Теперь наступает новая эра – эра цифрового человека! Проект принесёт нам мировую славу и огромные деньги. Я так и вижу очереди из инвесторов.

Достав из карманов пачку сигарет и зажигалку, мужчина в костюме встал и направился к окну. Ручка стеклопакета не поддавалась, и он закурил прямо в лаборатории, задумчиво вглядываясь в ночную темноту за стеклом.

– Дим! – Виктор указал на знак с перечёркнутой сигаретой на стене.

– Вить, это моё здание, и здесь я решаю, что можно, а что нельзя. Ты с детства не поменялся вообще. Такой же нудный.

– Крылов, твою мать, видишь вон ту машину? - инженер указал на установку размером с плацкартный вагон и занимающую большую часть лаборатории. - Её эксплуатация требует стерильности! В ней петабайты информации и добрая сотня триллионов нейронных связей. Дендриты, искусственные синапсы — чудеса нейроморфной инженерии. Не дай бог смола попадёт внутрь…

Разъяренный инженер способен выдать грандиозное количество ругательств в единицу времени, в чём Крылов мгновенно убедился. Обсыпанный матом с головы до ног, он подчинился и потушил злосчастную сигарету.

– Переоденься во что-нибудь приличное. Мы едем отмечать.

– Ты серьёзно? – Виктор кинул быстрый взгляд на часы. – В два часа ночи? На завтра запланировано много работы.

– Завтра у нас выходной. Всё, не нуди. Поехали.

***

Наконец у меня появилось тело. Ощущение словно играю в виртуальной реальности лишь с той разницей, что снять шлем и выйти я больше не могу. Ну и что? Главное я жив. «Мыслю – существую!» – слова Декарта стали одновременно и девизом, и утешением.

На основе воспоминаний воссоздали мою квартиру. Видно, что команда старалась, но всё же есть отличия. Витя говорит, что позже я смогу настраивать собственную симуляцию самостоятельно. Тогда я наконец избавлюсь от этой ужасной вазы. Куда бы её ни убирал, через какое-то время она возвращается на место. Бесит! Хотя нет, не бесит. Чувство безразличия никуда не ушло. Значит, просто раздражает. Но почему? Может, я помню, как она меня бесила раньше, и теперь это стало привычкой?

У меня есть окно, но картина за ним статичная. Всё из-за того, что ресурсы сервера, который обрабатывает симуляцию, ограничены. В перспективе обещают добавить возможность выходить из квартиры и даже гулять по улицам. Так сказать, расширить карту очередным «ди-эл-си».

Да-а, раньше я любил компьютерные игры. Часами напролёт мочил нечисть и покорял бескрайние просторы вселенной, но посмотри на меня, Господи, я сам стал игровым персонажем. Мне бы, наверное, взбеситься от этого или впасть в депрессию, но… дзен, мать его. Говорят, апатию исправят следующим патчем. С ума сойти, мне добавят эмоции патчем! Да, Господи, твои пути неисповедимы.

К слову, об этом. Мои монологи с Господом весьма ироничны, не правда ли? Нет, я не уверовал, просто нужно же хоть с кем-то разговаривать! Куче народу в реальности можно, а мне здесь нет, что ли? Только представь, Господи, что бы началось, узнай журналисты о программе, уверовавшей в Бога! Вот это были бы заголовки! Умора. Вите бы понравилось. Он – классный мужик, правда, заходит редко. Но если мы разговариваем, это продолжается часами. «Заходит» – громкое слово. На самом деле он – голос в голове. Даже не знаю, как он выглядит, но в моём случае выбирать не приходится. Голос так голос. Я, вон, с Господом разговариваю, а он постоянно молчит. Так хоть какая-то компания.

Когда Витя в моей голове, мы болтаем о том о сём. У нас общее несчастье – одиночество. Я одинок потому, что первая цифровая личность, и мне запрещено до официального релиза общаться с кем-либо не из персонала. Даже с семьёй, представляешь? А он гений-затворник. Витя скромничает и говорит, что работает в команде, но личный опыт и отсутствие других голосов в моей голове подсказывают, что именно такие как он и тащат всё на себе.

Что ещё? Ну, у меня есть телевизор. Ненавижу его. В век информационных технологий смотреть центральное телевидение – моветон, но это единственная связь с внешним миром. Приходится мириться. Я могу смотреть новости, фильмы и телепередачи, но не могу выходить в интернет или звонить. Опять же до релиза.

В квартире обширная библиотека, и я люблю проводить время среди книг. В перерывах между чтением, просмотром «зомбоящика» и самокопанием, я сажусь за ноутбук и пишу. Зацени, Господи: я в компьютерной симуляции, и у меня есть симуляция компьютера. Компьютер в компьютере! Просто взрыв мозга! Да, я им пользуюсь, но только как пишущей машинкой.

Раз уж зашла об этом речь, то я закончил роман. Жду не дождусь релиза, чтобы его можно было разослать издателям. Представляю какой произойдёт фурор. Так и вижу заголовки: «Цифровой писатель», «Роман, написанный программой»!

Как мне удалось закончить роман, спросишь ты? Ведь вся информация осталась на домашнем компьютере. Не поверишь, но я помню его наизусть! Феноменальная память – одно из преимуществ цифровизации.

Как мне объяснил Витя, человеческая память — это определённая последовательность нейронов. И чтобы что-то хорошо запомнить, нужно эту последовательность почаще стимулировать. Повторами, например. А так как мои мозги теперь электронные, то и нейронные связи более не нуждаются в подобной стимуляции, и заключенная в них информация сразу же попадает в долговременную память.

Я помню наизусть любой единожды прочитанный текст и так же отчётливо вижу воспоминания. Я буквально могу проживать их заново. Снова и снова. Иногда проматываю в голове эпизоды, связанные с Верой. И не просто смотрю, а погружаюсь в них. Я чувствую всё, что чувствовал тогда. Разумеется, за исключением эмоций. Они для меня, словно помехи, искажающие сигнал. Я пытаюсь пробраться сквозь них и уловить эхо собственных чувств, но имею только перечень фактов, не более.

У феноменальной памяти есть и обратная сторона – я не способен что-либо забыть. Обычно плохие воспоминания забываются со временем. Но не в моём случае. Теперь... ох, я отчётливо помню, как именно меня гнобил Серёжа Круглов. Не приведи Господь встретиться мне с ним после патча, я ему припомню все пакости. А если увижу бывшую, что на протяжении двух лет наставляла мне рога, то вообще убью!

Да, я и при жизни испытывал проблемы с гневом. И это без такой крутой памяти. Надо сказать, Вите, чтобы он разобрался, а то представь, Господи, какой кошмар начнётся после выхода патча? Это же сколько душ придётся отправить с тобой на встречу?

***

Виктор зашёл в кабинет и сел на один из стульев, ожидая, когда закончится видеоконференция. Дмитрий жестом дал понять, что ждать недолго. Сквозь голографический экран, представляющий собой гибкий лист пластика, выходящий из узкого отверстия прямо в столе, Ломакин приметил несколько знакомых инвесторов.

Слышал? – Крылов провёл по экрану, и тот послушно скрылся в специальной нише. – Партнёры в восторге от нашей идеи!

–  Тебе не кажется, что слишком?

– Что именно?

– Превращать судебное заседание в рекламу проекта!

– Вить, это же гениально! Наконец-то пиар-отдел отрабатывает свой хлеб.

– Ну не знаю.

– Ты только представь, что теперь убитый лично сможет указать пальцем на собственную убийцу. За такую возможность клиенты отдадут любые деньги!

– Петрушин — жертва автокатастрофы. Произошедшее несчастный случай, а не умышленное убийство.

– Ломакин, не нуди!

– К чему эта показуха? Просто предоставим записи воспоминаний, как делали раньше. Этого более чем достаточно. Так мы выкроим время на тестирование патча и оптимизацию системы. Зачем рисковать?

– Слушай, лучшая защита – нападение! Мы не можем ждать. Конкуренты вот-вот обойдут нас. Японцы вот-вот начнут мозги пересаживать! Инвесторы ждут результатов, а ты, между прочим, постоянно просишь перенести сроки: то одно не успеваете, то другое.

- Пересадка мозга против нашего проекта — ничто. Сколько живет мозг? С натягом лет триста, а дальше — смерть! Преимущество «Сохранения» безоговорочно. Клиенты японцев рано или поздно придут к нам.

- Может и так, но Совет директоров всё равно настаивает.

– Проект ещё не готов. Одно дело анонс, а другое – полноценная демонстрация!

– В смысле не готов? Ты же вчера сказал, что закончил патч.

– К слушанию мы не успеем его протестировать.

– Почему?

– Потому что оно завтра утром, а работы гораздо больше, чем тебе представляется! Участвовать в суде – не рекламный ролик снимать. Журналистов будет вагон и маленькая тележка. Малейший недосмотр поставит под удар весь проект. Я тебя прошу, дай время!

– Вить, я не могу. Наверху уже решено!

***

Стоило Виктору, Дмитрию и Анне Смирновой, начальнице пиар-отдела, войти в зал суда, как они сразу же были взяты журналистами в кольцо. Частная охрана «Сохранения» теснила репортёров, сопровождая начальство к свободным местам. К этому моменту судебные приставы уже справились с журналистами и загнали их за специальную стойку, чтобы те не мешали судопроизводству, но в то же время могли вести видеосъемку.

Смирнова села по правую руку от Дмитрия, Виктор – по левую. В зал ввели обвиняемого вместе с адвокатом. Вслед за ними явился прокурор.

По команде секретаря собравшиеся встали, и в зал, через отдельную дверь, зашёл судья – мужчина лет сорока, шатен с сединой на висках.

– Малафеев? – удивился Дмитрий, присаживаясь.

Он повернулся к Анне, застыв в немом вопросе. Та испуганно принялась с кем-то переписываться через голо-планшет.

Пока судья занимал своё место и готовился к процессу, Смирнова успела кое-что выяснить:

– Дмитрий Олегович, у Парфёнова сердце прихватило. Малафеев его замещает. Говорят, он вполне компетентен в информационных технологиях.

– Может, и так, но деньги-то мы заплатили Парфёнову! А этот, – Крылов кивнул в сторону судьи, – ярый противник оцифровки людей! Видите ли, это не по-христиански! Наш продукт – конструкт, лишённый души! Тьфу!

Анна виновато потупила глаза и попыталась оправдаться:

– Форс-мажор.

– Только это тебя и спасает. Чёрт, надо же было так облажаться! С Парфёновым весь процесс обсудили: что говорить, о чём умолчать, как похвалить! А этот?

Ломакин ткнул Дмитрия в бок, привлекая внимание.

– Есть шанс, что Парфёнов поделился с Малафеевым?

– Ты дурак, Вить? Ей-богу, как вчера родился, – Крылов отвернулся и встретился взглядом с женой Александра. – О, и эта тут.

Виктор и Анна проследили за взглядом начальника и увидели женщину лет тридцати с чёрным каре, голубыми глазами и пикантной родинкой над верхней губой.

– Смотри, с дочкой пришла, – Ломакин кивнул на соседнее кресло, в котором сидела девочка пяти лет в синем платьице и с такими же выразительными, как у мамы, глазами цвета неба.

– Ты подготовилась? – Крылов обернулся к Смирновой. – От неё будут сюрпризы?

– Петрушина грозилась подать на компанию в суд из-за моратория на общение с копией мужа, – Анна переглянулась с Ломакиным. – До этого дня мы прикрывались сыростью проекта.

– Ты на что намекаешь?

– На то, болван ты этакий, – вклинился Виктор, – что пора уже им поговорить, и чтобы она ему объяснила, в какой он ситуации находится.

– Я и забыл, какой ты сентиментальный.

– Прагматичный, Дим. Мы убьём двух зайцев: во-первых, успокоим несчастную женщину и отведём от компании внимание, а во-вторых, нам не нужно объяснять клиенту его статус. Он же хочет опубликовать роман, помнишь? Лучше всего, чтобы плохие новости приносили близкие люди, а не юристы компании, у которой ты фактически в заложниках.

– Ладно, убедил. Что предлагаешь?

– Вон голо-проектор притащили. После заседания дадим им время. На это-то судья пойдёт?

Смирнова не сразу поняла, что обращаются к ней.

– Уговорим. Было бы очень кстати, если Петрушина даст интервью сразу после разговора с конструктом. Это пойдёт на пользу имиджу, так что я только за.

 

Судебные прения не заняли много времени, поскольку подсудимый признал собственную вину, и вскоре  судья вызвал к тумбе Ломакина.

– Виктор Андреевич, поясните, зачем обвинение ходатайствует о приобщении к делу новых доказательств?

– «Сохранение» активно сотрудничает с правоохранительными органами. Наш первый продукт, позволяет записывать и воспроизводить воспоминания, и компания охотно предоставляет доступ правоохранителям к записям погибших. Однако теперь мы разработали новое решение, позволяющее сделать невозможное. Теперь мы можем не только записывать и воспроизводить аудио- и видео-воспоминания, но также чувства,  эмоции, и мысли человека. Но и это не самое главное. Благодаря перечисленному компания может полностью сохранить личность своего клиента и перенести её на наши сервера, обеспечив человечеству билет в бессмертие!

– Человечество, Виктор Андреевич, уже обрело бессмертие души! И я не позволю вам превратить судебный процесс в рекламную акцию. Суд не в восторге от сегодняшнего аншлага, – судья указал молоточком на собравшихся журналистов. – Ваша заслуга?

– Да, ваша честь. Виноват, – Ломакин улыбнулся.

– Чистосердечное? – судья хмыкнул. – Шутки в сторону. Прошу предъявить доказательства, на которые ссылается обвинение.

Виктор переглянулся с прокурором, прочистил горло и продолжил:

– Ваша честь, теперь есть возможность не только просмотреть воспоминания, но также получить их интерпретацию непосредственно от носителя.

– То есть мы можем поговорить с конструктом? Вам удалось снять полноценный коннектом[1] мозга пострадавшего?

– Да, – Ломакин удивился подкованности судьи. – Если вы позволите, мы вас познакомим.

– Ну что же, мне, как и остальным, не терпится посмотреть на результат ваших трудов, Виктор Андреевич.

***

О, Господи, я сейчас увижу людей! Настоящих людей! Надо только зайти в эту вот штуку, которую мне поставили в комнате. Фактически голо-проектор выглядит, как стоячий солярий, но за внешней неказистостью таится поистине огромные возможности. Во всяком случае для меня. Достаточно зайти внутрь и лазерный сканер вмиг создаст 3D-модель, а на другом устройстве – голо-экране, который выглядит как широкий прозрачный столб, появляется изображение. На внутренних стенках «солярия» свой голо-экран, и я могу видеть всех по ту сторону.

Боже, дай мне сил! Шаг – и всё. Кажется, я уже час стою и жду команды. Вот, началось. Замигал индикатор. Захожу.

Ого! Сколько тут народу! Это что, суд? Кого судят? А, наверное, вон того мужика. Точно! Это же он был за рулём грузовика! Вот оно что.

Здесь есть ещё кое-кто, кого я очень рад видеть: Вера, моя жена, её родители и наша доченька Настя. Я помахал им. Надеюсь, улыбка не выглядела идиотской. Вера застыла, поднеся ладонь к губам. Словно статуя. Красивая и… холодная. Что-то не так.

Настя воскликнула:

– Папа, я тут!

Она встала на стул и помахала мне ручкой. Своей маленькой, мягкой, словно плюшевая игрушечка, ладошкой.

Перед глазами пролетели воспоминания прикосновений к её ручке. В одно мгновение я прожил каждое, и испытал смесь гордости и единства. Счастье. Я почувствовал, как наворачиваются слёзы. Затем меня переполнили эмоции. Сразу все. То их не было, а теперь целый ворох. Словно на меня вылили ушат чувств. Поди разбери, что я сейчас испытываю: и горе, и радость от встречи с родными.

Почему жена мне даже не улыбнулась?

– Александр Владимирович, – ко мне обратился судья, – расскажите нам об аварии.

Я отвёл взгляд от семьи и пересказал всё, что помню:

– Автопилот отклонился от обычного маршрута из-за пробки и повёл машину через улицу Ленина. Машина шла в левом ряду, и готовилась к левому повороту. Она встала на нерегулируемом перекрёстке, как вдруг из встречного потока выскочил «Камаз» и...

Я давным давно признал факт собственной кончины и смирился. Однако теперь вновь благоговею и трепещу перед актом окончания жизни и как стесняющийся ребёнок не могу закончить предложение.

– А что потом? - судья не скрывал своего раздражения заминкой.

Наверняка он счёл её нелепой театральщиной.

– Потом я умер, ваша честь, и очнулся на серверах проекта «Сохранение».

Взгляд судьи мне не понравился. Он осмотрел меня с головы до ног, а после сказал, что отклоняет ходатайство обвинения о приобщении к делу моих показаний.

– Доказательств вины подсудимого вполне достаточно, учитывая имеющееся признание. А вот это, – судья указал молоточком на меня, – вызывает сомнения.

– Что? Ваша честь, но почему?

Судья посмотрел на меня как на глупого ребёнка.

– Потому что настоящий Александр Владимирович Петрушин сейчас в коме. Его бессмертная душа, хвала Всевышнему, всё ещё в теле. А это, – молоточек указал на меня, но взгляд Малафеева был направлен в зал, – база данных воспоминаний и программный интерфейс, не более. Это точно не человек, наделённый разумом, а самое главное – душой. Тем более в правовом поле пока ещё не закреплён статус конструктов. Поэтому он – вещественное доказательство, но точно не свидетель!

Меня оскорбили, и я испытал давно позабытое чувство злобы. Она клокотала внутри, я практически ощущал, как она пожирает моё самообладание. Когда-то я желал приручить собственную вспыльчивость курсами по управлению гневом. Теперь же я осознал какое это сладкое чувство.

Не уверен, на что именно злюсь. На то, что органический я всё ещё жив, а цифровой я – вторичен? Или на то, что этот напыщенный судья видит во мне только вещь? Или я злюсь, что сотрудники проекта «Сохранение» обманули меня? Почему они не сказали, что я не умер? Единственное, что точно, – я злюсь! Нет, я в ярости!

– Ну, раз уж мой правовой статус не закреплён, и на меня не распространяются нормы административного и уголовного права, тогда, господин судья, идите вы на…

***

Я выскочил из «солярия» и саданул ногой по вазе. Она пролетела через всю комнату и разлетелась на кусочки. Мне было мало. Я хотел больших разрушений. Всё, что попадалось на глаза, шло в дело. Следующим на очереди оказался телевизор. Как я его ненавижу! Он свалился со стены и плашмя рухнул на пол. Я схватил торшер и дубасил им по телевизору, пока было по чему бить. Крошки пластикового корпуса разлетелись по полу, а экран от ударов покрылся паутинкой трещин. Стол, стулья – в щепки. Диван. О! Кухонный нож исполосовал его, как маньяк жертву.

Я не мог остановиться.

Обычно злость отступает после физического изнеможения. Сейчас же я не испытываю усталости. Словно терминатор, я готов убивать, только укажите цель. Но проблема в другом – я посреди руин. Вокруг лишь голые стены, и до меня, наконец, дошло - со мной что-то не так.

Действительно, настоящий Александр Петрушин, который лежит где-то там в больнице, устал бы и перестал злиться. Он бы обессиленно опустился на колени, сложил руки и заплакал. От жалости к себе. Ему стало бы стыдно за то, что он вновь не сдержался. Что напугал жену и дочь. Он бы потом долго просил за это прощения.

***

Ослепляемые вспышками фотокамер, представители проекта «Сохранение» покинули зал суда, игнорируя просьбы журналистов об интервью. Охрана сдерживала натиск прессы, чтобы начальство без проблем добралось до машины.

Только выйдя в коридор, Ломакин наконец произнес:

– Это провал, – он снял очки и помассировал пальцами веки. Затем достал платок и с хмурым лицом принялся протирать линзы.

– Я не согласна, Виктор Андреевич, – Анна довольно улыбалась. Совсем недавно она от души рассмеялась, когда Петрушин послал куда подальше судью. – Не бывает плохого пиара, и то, что наш клиент испытывает настоящие человеческие эмоции, только на руку проекту.

– В том и дело, Аня, что они не настоящие, – очки вернулись на переносицу, - а всего лишь эмуляция. Подобные психические процессы — совокупность мозговой активности и отзыва органов всего организма, химических процессов в нём. Невозможно достоверно воспроизвести гнев без выработанного надпочечниками адреналина, например. Одним словом - эмуляция, и к тому же самая примитивная.

- А есть разница?

Крылов недовольно уставился на Виктора, постукивая указательным пальцем по наручным часам. Он нервно осматривал пустующий коридор — в любую минуту журналисты могли прорвать заслон охраны.

Ломакин сделал вид, что не заметил жеста начальника.

- Конечно, ведь мы не можем повторить природные механизмы. Даже сейчас учёные до конца не знают, как именно они работают. И я не уверен, что настроил алгоритм эмуляции должным образом. Вообще, я боюсь, что конструкты не смогут испытать настоящие эмоции. Мы обещаем людям сохранение полноценной личности, но по факту создаем эмоциональных инвалидов.

Дмитрий, не желая задерживаться в суде, взял Виктора за локоть, и, словно капризничающего ребёнка, повёл по коридору.

- Ой, вечно ты драматизируешь. Главное, что остальные получают от общения с нашим продуктом полноценные эмоции, - Крылов довольно хихикнул. – Как Малафеев, например. Видели, как покраснела его рожа? Словно синьор Помидор. Ещё так смешно молоточком застучал.

- А я вот не пойму, - Анна шла следом с озадаченным лицом. - Как вам удалось заставить Петрушина злиться?

Ломакин освободился от хватки начальника и вновь остановился.

- Мне помогла ваза, - он виновато улыбнулся. - Не смейтесь, сейчас расскажу. Петрушин, уже будучи конструктом, помнил, как его выводила из себя та самая ваза, от которой он постоянно пытался избавиться в симуляции. Физиологически он уже не мог испытывать негативные эмоции, но в его памяти сохранился поведенческий паттерн. Это как фантомные боли, но только с памятью — мы помним реакцию на те или иные раздражители. Основываясь на этом, я разработал скрипт, который стимулирует лимбическую систему, когда конструкт даёт оценку происходящим событиям и ищет воспоминания для сравнения. Это как с нейросетями: чтобы дать правильный ответ, они должны выбрать один из имеющихся в их памяти вариантов. И когда судья оскорбил нашего клиента, тот вспомнил предыдущие подобные случаи, поднял в памяти прежние ощущения и модель поведения, а дальше в работу включился скрипт и заставил его воссоздать наиболее подходящий вариант. Причём сам конструкт думает, что это полностью его решение. Он не замечает влияния программы.

- То есть, не Петрушин послал судью, а скрипт! Конструкт словно зомби с чужой волей!

- Получается так. Без скрипта он бы вёл себя иначе. Когда он работает, конструкт — просто пассажир и ни на что не влияет.

Дмитрию наскучил этот разговор. Он, как и прежде, желал поскорее убраться из здания суда, но и промолчать тоже не мог:

- Хватит страдать из-за ерунды! Он и раньше был пассажиром. Вспомни хотя бы его приступы гнева. Поверь, он даже не заметит разницы. Никто, кроме тебя, страдальца, её не заметит! Такие как он себя не контролируют, и какая разница из-за скрипта это или из-за химических процессов организма!

Внезапный окрик, разнёсшийся по коридору, заставил их обернуться:

– Стоять!

К представителям «Сохранения» приближалась Вера Петрушина. Её решительный взгляд не сулил ничего хорошего.

Крылов не был готов к такому повороту:

– Как она прошла мимо охраны? - удивлённо произнёс он.

– Я просил пропустить.

– Вить, ты смерти моей хочешь?

Настроение поднялось, и Ломакин позволил себе шутку:

- Телесных повреждений средней тяжести будет достаточно.

Между тем Петрушина остановилась всего в паре шагов.

– Далеко собрались? Вы обещали... иначе…

– Вера, – Виктор заслонил собой Крылова и Смирнову, – мы хотели устроить сеанс связи после заседания, прямо в зале суда, но все пошло не по плану.

– Это ничего не меняет. Я настаиваю! Сегодня. Сейчас!

Ломакин обернулся на Дмитрия. Тот удивленно осматривал пустующий коридор.

– Вы без дочери? – спросил он.

– За ней присматривают мои родители. Так что?

– Ну, раз так, прошу в нашу машину. Вы сможете поговорить с мужем прямо в лаборатории.

***

Лимузин только тронулся, как телефон Ломакина завибрировал. Виктор выслушал встревоженного помощника, велел тому поставить симуляцию на паузу и ждать. После этого инженер стал мрачнее тучи и на расспросы не отвечал.

Напряжённое молчание длилось всю поездку, пока машина, наконец, не подъехала к лаборатории. Стоило переступить порог, как, завидев Ломакина, к нему со всех ног бросился ассистент. По взъерошенным волосам и бледному лицу Вера поняла, что случилось что-то серьёзное. Она прислушалась в надежде разобрать бормотания помощника, но не поняла ни слова.

- Валя, показывай.

Виктор направился к пульту управления. Вера старалась не отставать. Может, среди заумных слов она всё-таки что-нибудь да поймет?

- После сеанса связи он сошёл с ума и принялся громить собственную квартиру, а потом… вот, - ассистент указал на один из экранов.

Вера увидела множество переплетённых светло-голубых линий на тёмном фоне. Ломакин дотронулся пальцем до экрана, и масштаб изображения поменялся. Теперь вместо клубка тонких, словно нить, линий на экране отображалось несколько толстых «канатов». Вера только сейчас поняла, что так выглядит искусственный мозг конструкта, а «нити» или «канаты» — это, наверное, соединения нейронов искусственного мозга, запертых внутри вон той большой вычислительной машины, к которой тянутся провода от пульта управления.

- Как только я заметил, сразу же остановил симуляцию, - отрапортовал Валентин.  - Вот запись.

Собравшиеся с интересом обратили взоры на другой монитор.

Саша, точнее его конструкт, сидел на корточках в углу разгромленной комнаты и покачивался из стороны в сторону. Он держался за голову и что-то бормотал. Временами он срывался с места, хватал что-нибудь, бил это или бросал в противоположный угол. Вера посмотрела на третий экран, соседствующий с предыдущим, и на нём, вторя движениям губ Саши, появлялся текст — его слова и мысли. Он изобиловал ругательствами и обрывками фраз, смысл которых сводился к осознанию им собственного безумия и невозможности себя контролировать.

- Это что такое? Вы роетесь в его голове? - возмущению Веры не было предела. - Какое вы имеете право? Вы нарушаете неприкосновенность частной жизни!

- Это прописано в договоре, - Крылов еле успел залосниться руками от неожиданного удара сумочкой. - Вы дали согласие на обработку персональных данных!

Второй замах остановила Анна, перехватив руку веры.

- Успокойтесь, пожалуйста. Сначала нужно разобраться с состоянием конструкта. Этические проблемы оставим на потом, хорошо?

Петрушина гневно сверкнула глазами в сторону Дмитрия, но послушалась Смирнову.

Не успела Вера сказать, что ещё вернётся к этому вопросу, как её прервал возглас Виктора:

- А это ещё что?

 Удивленный возглас Ломакина заставил остальных вернуться к монитору с «линиями». Инженер указывал на цифры в углу экрана. Сейчас там значилось «88».

- Индекс идентичности постоянно уменьшался, пока я не отключил симуляцию.

После слов ассистента Виктор впервые за время знакомства с Верой позволил себе выругаться. Она улыбнулась мысли, что он напоминает ей мужа - тот тоже не мог сдержаться, когда что-то шло не так. Ломакин ругался с таким мастерством, что хотелось конспектировать.

- Что значат эти цифры?

- Понимаете, Вера, - Крылов успокоился, опустился на кресло возле пульта, снял очки и устало провёл ладонью по лицу. - Это — показатель соответствия конструкта исходному образу личности, то есть на момент снятия образа мозга и первого запуска симуляции. До сегодняшнего дня этот показатель ни с одним из подопытных не опускался ниже девяносто шести процентов.

- Вы хотите сказать, что чем ниже цифра, тем меньше он — Саша?

- И да, и нет. Дело в том, что отправная точка в его случае — это авария. До неё конструкт на сто процентов Александр. Это оригинальная память находящегося в коме Александра. С момента запуска симуляции и до суда он соответствовал донору уже на девяносто восемь процентов. Сказалось осознание им собственной искусственности, и, как следствие, появились новые нейронные связи. А вот с момента суда, - Виктор бросил укоризненный взгляд в сторону Крылова, - когда цифровой Саша узнал, что настоящий он жив, цифра уменьшилась на десять процентов.

Ломакин вскочил и подошел к экрану с нейронными связями, вывел общий план, выбрал нужный фильтр, и светло-голубые линии в некоторых местах изменили цвет на красный.

- Вот это — физические изменения нейронных связей в искусственном мозге.

- Ты нормально можешь объяснить? - Крылов сохранял спокойствие, и Вера хотела понять почему. Наверняка у него был запасной план. - Что это значит?

- Это значит, что он уже мыслит не как оригинал. У него формируются новые нейронные связи, а прежние ослабевают. Он будто забывает прежнего себя. Точно не могу сказать, не понимаю как это возможно. И я не знаю, как быть дальше. Ведь если настоящий Александр Петрушин выйдет из комы, как его новые воспоминания и нейронная структура усвоятся конструктом?

- Он дефективный, ты это хочешь сказать?

- Технически всё исправно. Но если считать отклонение коэффициента, то это не то качество продукта, которое прописано в договоре.

- Так давай откатим конструкта к предыдущему состоянию. До суда и патча.

Смирнова переглянулась с Виктором и Дмитрием, и затараторила:

- Общественность не должна узнать о страданиях конструкта. Если это возможно, то я бы советовала не медлить с этим.

- Я тебе сейчас сделаю такой откат, мать родная не узнает! - Вера угрожающе замахнулась сумочкой, но только для вида. - Это не вам решать!

- А кому как не нам? - удивился Дмитрий. - Между нашей компанией и вашем мужем заключён официальный договор, по условиям которого мы, как исполнитель, отвечаем за качество оказываемых клиенту услуг. Восемьдесят шесть процентов — не тот уровень качества, сами понимаете. Витя, откатывай!

–  Стоп! Я вписана в договор мужа, как его представитель. И я решаю судьбу конструкта! Так ведь, Анна?

Глава пиар-отдела сглотнула под тяжёлым взглядом Крылова, но соврать не могла:

- Так.

- С вас, - Вера указала пальцем на Дмитрия, — официальная бумага, по которой до выхода из комы Саши его конструкт останется в неизменном состоянии.

- Кома может длиться десятилетиями! - вспылил Крылов. - Ваш каприз угрожает проекту! Мы не сможем так долго ждать! У нас тоже есть обязательства и сроки, а конструкт вашего мужа — эталонный образец для тестирования. Был им.

- Никто и не просит вас ждать. Пусть конструкт живёт себе дальше, даже с отклонениями от ваших стандартов. Он же исправен, и вы можете проводить свои тесты на нём, верно?

Виктор кивнул в ответ, а Крылов всё не унимался:

- Я не понимаю, в чём проблема? Это, - он указал на монитор, - не человек, а продукт на основе памяти. Мы никому не вредим. Он ничего не почувствует и не поймёт!

- Он живой, вы понимаете? Посмотрите его мысли! Вон там написаны. Программа может так рассуждать? А страдать? Конечно, это уже не совсем Саша, но какая разница если мы говорим о разумном существе? Нельзя насильно стирать память, какими бы болезненными ни были воспоминания. У него других нет! А у моей дочери сейчас нет другого отца, ясно? - глаза девушки заслезились. - Сами сказали, что кома может длиться десятилетиями, а она каждый день ждёт, что он войдет в дверь, - Вера сдержала нахлынувшие слёзы, и чтобы хоть как-то отвлечь внимание  от себя, спросила. - Так почему он сошёл с ума?

- Это моя вина, - Виктор говорил глядя в монитор и набирая что-то на клавиатуре. - Мы так спешили к суду, что не проверили код. В него закралась логическая ошибка, поэтому эмоция злости вошла в бесконечный цикл. Если деактивировать скрипт, то конструкт придет в норму, и с ним можно будет поговорить. Готовы?

- Конечно.

***

Раз, и всё! Господи, как тяжело быть «цифрой». Одна буковка в коде, и ты — сумасшедший. Как никогда раньше я чувствую собственную уязвимость и беспомощность.

Ещё эта новость: я — двойник. Человечество не готово к подобному. Осознание собственной вторичности уничтожает морально, опустошает естество. Личность не может быть во множественном числе. Есть такое понятие — индивид, означающее «неделимый». Нет уже Саши: есть оригинальный Саша и его копия. И это не два одинаковых Саши, потому что один из них был первым, я бы сказал — аналоговым, первородным. Да, именно это и делает нас уникальными — рождение. Единственный в своем роде человек рождает такого же неповторимого другого человека. Потом его ребёнок развивается и становится личностью со своим багажом опыта и взглядом на жизнь.

Люди привыкли к собственной уникальности, и что будет, если они её лишатся? Меня не родили, а создали. Есть разница? Я — цифровой клон рожденного естественным путём человека. В глазах других естественнорождённых я просто вещь.

Получается, мой оконченный роман на самом деле не мой? Ведь я его написал, основываясь на чужом опыте. И вообще, получается, весь мой труд — плагиат, а потенциальный успех — заслуга оригинального Александра Петрушина, а не меня, его жалкой копии. И наверняка все права на произведения его. Господи, я стал литературным негром? Нет, я так не хочу! Это мой труд. Мой!

А что если таких как я станет больше? Тогда нормой будет уже цифровое перерождение, а аналоговое воспроизводство станет лишь необходимостью для продолжения рода более развитого вида. Да, но что мне делать до того момента? Сколько мне ждать?

Господи, да что же я несу? Без пяти минут искусственный интеллект, а уже планирую захват человечества для воспроизводства себе подобных.

Кто же я?

Если считать, что я тот, чьи воспоминания храню, то я — Александр Петрушин. Для меня не безразличны люди, которых помню и люблю. Помню, что люблю, если быть точнее. Это одно и то же?

А если считать, что я лишь цифровая копия, средство, инструмент в руках другого человека. Должен ли я считать себя им? Или, быть может, нужно воспротивиться, осознать собственную уникальность и откреститься от будущего, которое мне уготовано — быть вместилищем чужой жизни? В праве ли я отказаться от прошлого и, возможно, даже стереть чужую личность в себе, и стать кем-то другим? Должен ли?

Меня терзают сомнения, я задаю вопросы, но не могу на них ответить.

- Саш?

Голос из ниоткуда появился внезапно. Он принадлежал человеку, которого я меньше всего ожидал услышать.

- Вера?

- Да. Ну, как ты?

Что я должен был ответить? Что продолжаю добровольно сходить с ума, или что всё нормально?

- Значит, это правда, да? Он жив?

«Он»? Оговорочка по Фрейду. Похоже, где-то внутри я все же выбрал сторону конфликта.

- Да, это правда, но… - Вера тоже подбирала слова, - это кома, и врачи не дают прогнозов. Когда он из неё выйдет и выйдет ли вообще.

Кажется, я даже хочу, чтобы оригинал не вышел из комы. Если он умрёт, загадка разрешится сама собой, и я останусь Александром Петрушиным - начинающим писателем, мужем и отцом.

- Как Настя?

Почему я спросил? Потому что мне действительно небезразлична дочь, или потому что я должен о ней думать, следуя мышлению оригинала, от которого собирался откреститься?

- Долго выбирала платьице, чтобы тебе понравилось. Мы даже чуть не опоздали, - кажется Вера заплакала. - Ей не тебя не хватает. Много грустит, спит в твоей домашней футболке.

- Скажи, что она прекрасно выглядела, и… - я замялся в нерешительности, поскольку так и не понял, это моя привязанность или память оригинала диктует произнести: - Передай, что я по ней очень скучаю.

- Обязательно.

Я правда скучал. Во всяком случае до того, как узнал, что копия. Быть в изоляции нелегко, хоть я и неплохо с этим справлялся. Но быть вдали от тех, кого любишь, ещё невыносимей. И не от того, что я хочу поговорить или ещё как провести с ними время. Я не знаю, что творится в их жизни! Всё ли у них хорошо? Не случилось ли что-то плохое в моё отсутствие? Я  не могу заботиться о родных. И эту пустоту ничем не заменить. Даже обещанием вечной жизни в цифровой тюрьме.

- Как она это перенесла?

Что я имел в виду: аварию, кому или копию себя?

- Нормально. Сразу же спросила, когда папа вернётся домой.

От таких слов у меня обычно щемит в груди. Кажется, именно в этот момент внутри родилось решение. Настолько естественное, что я даже не думал противиться. Моральные терзания подождут. Важно лишь то, что где-то там есть нуждающиеся во мне жена и дочь.

Кто я? Личность, пусть и созданная по чужому образу и подобию. Но в миг, когда я узнал о собственной вторичности, я получил свой собственный неповторимый опыт, а значит, имею право на уникальность, как и любой другой человек. Да, у меня есть воспоминания и стремления другого человека. От них невозможно откреститься, как бы я ни старался. Хоть наверняка есть техническая возможность стереть мне память, я этого не хочу. Я тот, кого из меня сделали обстоятельства. И если жизнь повернулась именно таким боком, я не вправе обвинять судьбу. Я приму условия игры, но не дам себя в обиду. Я — личность, пусть созданная по образу и подобию другой.

Я ещё побуду Александром Петрушиным, во всяком случае, пока меня таковым считают жена и дочь.

***

Работа кипела: пальцы проворно жали на клавиши, курсор, довольно мигая, двигался и оставлял за собой предложения моего нового романа. Раньше я мог только мечтать о подобной продуктивности. Как сейчас помню бессонные ночи метаний между вариантами развития сюжета и часовые игры в гляделки с пустым листом на экране. Как никогда ранее внутренний гений вел свой монолог, а я лишь переводил образы в машинописный вид.

Вдруг текст испарился, и на экране ноутбука, ещё до того, как я услышал звуковой сигнал, появилось изображение Насти и два кружка: красный и зелёный. Машинально жму зелёный.

- Привет, папочка, - личико дочери растянулось на весь экран — она очень близко наклонилась к камере. – Смотри, что я нарисовала!

- Ты молодец, - я смотрел на неплохо нарисованного снеговика. Внизу рисунка красовалась надпись «Папе» и кривенькое, но от этого ничуть не менее ценное сердечко.

Настя расплылась в улыбке смущения.

- Мне поставили пятёрку.

- Я не сомневался.

Она принялась рассказывать о последних событиях в её жизни, и конечно же, значительную часть в ней занимала школа, в которую она пошла недавно. Я слушал, не перебивая, ведь для родителя нет ничего ценнее подобных мгновений. Настя говорила о сущих пустяках, но с таким серьёзным лицом, что казалось ей не семь, а все двадцать лет. Речь шла о новых друзьях, об учителях и мальчике, с которым она сидит за одной партой.

- А ты скоро приедешь? - столь стремительная смена темы у неё от матери. Я растерялся, не зная, что ответить. - Мама говорит, ты много работаешь в своей командировке. А когда она закончится? Я скучаю.

В данном случае подобная «легенда» оптимальна. Сам неоднократно ловил себя на подобном ощущении, будто действительно я улетел куда-то в другую страну на заработки. И даже на пару дней забыл, что дела обстоят совершенно иначе, и я никогда не вернусь.

- Не знаю, малыш. Работы очень много.

Дочь недовольно выкатила нижнюю губу.

- Глупая у тебя работа, потому что обижает маленьких.

- Поверь, взрослых она обижает не меньше, но благодаря ей ты с мамой можешь не нуждаться в деньгах.

- Никакие деньги не заменят ребёнку родителей.

Столь глубокомысленные слова, казалось, не могли принадлежать семилетнему ребёнку, и я вновь оказался сбит с толку. Пауза затягивалась. Нужно было срочно менять тему, и я ничего лучше не придумал, как рассказать о последних событиях в моей жизни.

- У меня тоже есть новости, хочешь послушать?

Детское личико на экране в миг просияло:

- Конечно хочу, папочка.

- Ну, теперь… смотри, - я взял ноутбук в руки, направляя камеру перед собой, и вышел на балкон, - какой открывается вид, а? Я каждый вечер любуюсь закатом. Он изумителен, особенно когда солнце заходит за тот сосновый бор. А вот улочки нашего города. Иногда я по ним гуляю, и общаюсь с соседями. Сейчас в городе достаточно людно, но я помню время, когда прохаживался по совершенно пустым улицам.

- Это какой-то новый город?

- Да, - надеюсь в голосе не чувствовалась растерянность. - Это небольшой туристический город.

Я вернулся назад и провёл ноутбуком по кругу, чтобы показать внутренне убранство квартиры.

- Как видишь, внутри без изменений.

- А у нас нет балкона, - грустно констатировала Настя, затем в её глазах появился огонёк, и она спросила: - А где твой город находится?

- В Австралии.

Почему именно Австралия? Чёрт его знает, просто назвал самую отдалённую точку на планете, что первой пришла на ум.

- Значит, мы можем к тебе приехать, - дочь захлопала в ладошки от радости. - Вот мама обрадуется!

- Да-а, наверное.

Как полагается, как только дочь вспомнила про маму, послушались звуки открывающейся двери. Настя с радостным возгласом направилась встречать Веру, а я задумался над её словами.

Ведь и правда. Когда-нибудь они станут «цифрами», и мы вновь будем вместе. Мне в реальный мир заказана дорога, а вот им в мою симуляцию попасть проще простого. Вера тоже установила нужные импланты, и её сознание, как и моё, оцифровано. Нужно только подождать физической кончины и переноса её сознания.

Из коридора раздался звонкий голосок Насти:

- Мама-мама, а папа в Австралии. Когда мы сможем к нему поехать?

Вера, что-то ответила, но я не разобрал. На мгновение она показалась в дверном проёме, сказала: «Привет», и вновь исчезла.

Настя вернулась.

- Мама каждый день приходит с работы расстроенная, - дочь выглядела грустной. - Наверное, сильно устаёт.

- Она устроилась на работу? - моему удивлению не было предела.

Действительно, первое время давалось туго, учитывая, что зарабатывал в основном я. После моей аварии и «оцифровки», семья жила на накопления. Затем Веру стали приглашать на разные ток-шоу, за что платили гонорары. А как состоялся релиз, я первым же делом направил в издательства свой роман и, благодаря шумихе вокруг моей персоны, а не таланту, как оказалось, моментально получил одобрение. И мало того, меня попросили написать мемуары, посвящённые переносу сознания. На днях на счёт Веры должен прийти солидный аванс, и я не понимаю, зачем ей работать? Ведь даже сейчас они более чем обеспечены.

Сразу после моего вопроса в комнату зашла Вера.

- Зайка, оставишь нас на минутку.

- Зачем? - дочка наивно похлопала ресничками.

- Я принесла вкусный тортик с работы, пойди попей чаю, а нам с папой нужно поговорить.

Радостный ребёнок, подкупленный сладким, не почувствовал подвоха и выбежал из комнаты.

Общение с женой в последнее время походило на отношения на расстоянии, причём в той фазе, когда вы ещё не расстаётесь, но каждый из вас уже утомлён бессмысленностью поддержания той искорки, которая вот-вот угаснет. Былая теплота между нами понемногу уходила. В последнее время мы даже стали придерживаться официального тона разговора, словно уже давно развелись. Нет, мы конечно не стали чужими, но произошедшее сильно повлияло на нас обоих.

Она посмотрела на меня, и я не увидел в её взгляде ничего хорошего. Это выражение лица мне знакомо — кучу раз его видел, когда она грустила или обижалась.

Вера открыла было рот, чтобы начать нелёгкий для нас обоих разговор, но отвлеклась на прокатившуюся по её щеке слезу и замолчала. Она не плакала, просто сидела и смотрела на меня, не зная с чего начать.

- Ты устроилась на работу? - спросил я.

Зачем? Ну, что я за дурак! Разумеется, это никак не связано с работой. Конечно же дело в другом. Какого лешего я это произнес?

Мне хотелось, чтобы её «нужно поговорить» не касалось нас. Вот почему.

- Я сказала Насте, что устроилась на работу, чтобы…

Её выразительные большие голубые глаза, казалось, смотрели прямо в душу. Грустные, но такие прекрасные глаза цвета неба. Эту паузу, я посвятил внимательному изучению её лица. Лица, которое, скорее всего, после этого разговора больше не увижу. За эти несколько секунд я, с трудом оторвавшись от её глаз, спустился вниз, скользя по непослушному черному, как смоль, локону, выскочившему из-за её аккуратного ушка. Проведя взглядом вниз, я прошёлся по округлому личику, по щеке, задержался у родинки над верхней губой.

Губы. Моментально вспомнились все наши поцелуи. Плеяда воспоминаний пронеслись в одно мгновение, чуть не унеся меня в страну грёз, где бы я проживал те счастливые мгновения вновь и вновь. В моменты тоски я так и делал. Просто ложился на мою цифровую, не существующую в реальности кровать, и проживал собственные воспоминания. На это уходило пророй несколько суток реального времени.

Наконец она заговорила:

- Я ценю всё, что ты делаешь для меня и Насти. Ты стараешься, обеспечиваешь нас, исполняешь долг мужа и отца, не получая ничего взамен. Недавно мне пришли деньги за твой роман, и я благодарна тебе, но… - «но» и затянувшаяся пауза терзали неопределенностью. - Но я так больше не могу. Я сказала Насте, что устроилась на работу, хотя на самом деле хожу в больницу. Неделю назад мне сообщили, что… он вышел из комы.

Вот оно что! Мой донор пришёл в себя. За прошедшее время я уже смирился, что этого не случиться.

Вера отвела взгляд в сторону и продолжила:

- Я чувствую себя, словно изменяю, понимаешь? Изменяю ему с тобой, - она разразилась слезами. - Все это неправильно.

- Как он?

Переживал ли я за него? Вряд ли, просто хотел узнать насколько всё плохо для меня.

- Лежит и мычит. Водит головой с трудом. Врачи говорят, реабилитация займёт годы и будет стоить больших денег, но, когда я смотрю в его глаза, мне всё равно. Я должна поставить его на ноги. Он нуждается во мне, в ней, - Вера указала в сторону кухни, где радостная Настя, наверняка, уплетала уже второй кусок торта. - А я не могу разрываться между ним и тобой. Ты не представляешь, как это тяжело. - Мне бы стоило перебить её и заявить, что моё положение тоже не из лёгких, но я не стал этого делать. Порой в жизни наступает момент, когда понимаешь, что не в силах на что-либо повлиять. Кроме того, я знал, что этот момент рано или поздно наступит, поэтому просто слушал дальше. - Насте нужен отец. Настоящий, понимаешь. Тот который рядом, которого можно взять за руку, пойти… - она осеклась. – Да, пойти он сможет ещё нескоро, но он рядом. В настоящем мире, а не виртуальном. Честно сказать, я просто устала ломать комедию, что папа улетел на заработки. Ты никогда не вернёшься, а мы никогда не будем вместе. Больше не звони нам. Так будет лучше для Насти.

Думаю, Вера всё поняла, когда я невольно взглянул в сторону. Настя стояла в дверях и выглядела потрясённой.

- Мам? - перепачканные кремом губы, щёки все в крошках от бисквита, а на глазах наворачивающиеся слёзы. – Что ты такое говоришь?

Теперь уже бывшая жена с испуганным лицом обернулась на голос дочери, и вскоре трансляция прервалась. До того, как связь пропала, я увидел, как Настя побежала мне на встречу с вытянутой рукой и прокричала:

- Папа, я…

Странно, я уверен, что скрипт эмоций, благодаря которому меня накрыло после суда, работает исправно. Но тогда почему у меня снова апатия? Я совершенно спокоен, будто в моей жизни ничего значимого не произошло. Почему?

Я принялся ходить взад-вперед по квартире, размышляя над случившимся. Солнечный свет приятно согревал ковёр, а он мои ступни. Лёгкий ветерок, зашедший погостить через открытую балконную дверь, прошёлся по плечам. Будто чуткий друг обнял меня, и я пошёл вслед за ним на балкон.

Да-а, свежий воздух ободряет. Солнце приятно согревало моё грустное лицо. Наконец, дошло – я больше не отец счастливого семейства из рекламы майонеза. Меня отлучили от самого дорогого, что у меня было, точнее – оставалось. Ведь, по сути, я держался только из-за контакта с женой и дочкой. Друзья из прошлой жизни с недоверием отнеслись к моим попыткам наладить общение из цифрового посмертия.

Остался только Витька — жертва одиночества, не имеющий друзей в реальном мире.

- Су-ка, - устало протянул я и повесил голову.

Сердцем я жалел себя, но умом понимал Веру. Кто я? Всего лишь тень живущего в реальном мире человека. Это он – отец Насти. Он будет рядом на днях рождения, на праздниках, выпускном. Ему она уткнётся в плечо в поисках утешения. Я же был нужен, как временный папа.

«Папа, я…» - слова Насти не выходили из головы. Словно навязчивая музыка из рекламы она крутилась на повторе.

Смотря на мостовую внизу, на мирно прохаживающихся «горожан», я задумался. Получается, я снова вернулся на исходную точку. Кто же я: «клон», или самостоятельная личность? В попытке доказать себе и окружающим, что я – Александр Петрушин, я рвался вперёд вопреки здравому смыслу и потерпел неудачу.

«Папа, я…»

Так и не узнаю, что она хотела сказать. Догадываюсь, конечно, но...

Продолжая смотреть вниз, я перешагнул через перила и встал, держась руками за поручень. В прошлой жизни подобного бы никогда не случилось, но учитывая последние события меня не за что судить. Я устал, и не видел выхода, и кроме того во мне взыграло любопытство.

Последний возглас дочери и её вытянутая ко мне маленькая детская ручка, за которую мне никогда её не взять, застряли в сознании.

Я развёл руки в стороны, и отдался на волю гравитации.